В большинстве же тех, кого узнал я тут, — поражает ничтожество их, убогость и темнота, не преступники здесь сидят, а несчастные. Бить их, правда, побоялись — не из-за их буйволиной мощи, а из-за характера, непонятно страшного для начальства, избалованного российским покорством. То же самое. Почему — я не мог добиться толка. Что сложнее, кстати, не разумней. Не прошло с этого дня и двух месяцев. Давай, иди к офицеру. Отказался наотрез и безоговорочно. Безо всяких скидок на цензуру, потому что я не буду отправлять это письмо. Решающие моменты жизни Карла на борту парома "Эстония".
Их нещадно бьют, атасников, если прозевают или предупредят поздно, и не менее сильно бьют, если потревожат зря, а начальство проходило мимо. Странной мне сперва показалась фраза одного очень хорошего человека — лагерного нашего хирурга, вольнонаемного врача, сделавшего даже карьеру некогда, но спившегося потом и сюда опустившегося, как на жизненное дно. Так проходит примерно с месяц, когда Куща говорит Козлову, что не думает ли тот, что он поит его за просто так. Но уверен я, что сходство взглядов, душевная мизерность и на все готовность — сходятся, как две удачные копии друг друга. Значит, что-нибудь надо соображать. Продают их там охранники или вольные шоферы, а блатным за это платят консервами, часто выпивкой, непременно чаем. Причем тут музей? Ты пиши мне, ладно? И на погоду не хуя клеветать. Было видно, что он уже отошел. Но откуда такая злость? Ну, а это письмо пока оставлю. А в бараке, куда нас загнали, висели два кумачовых полотнища: на одном чеховское утверждение, что в человеке должно быть все прекрасно поразительно, как у этого ненавистника пошлости и ханжества отыскали именно это пошлое и ханжеское заявление , а также не менее затасканное короленковское, что мы созданы все для счастья, как птица — для полета. Просто он боится им напомнить.
Похолодев и весь обмякнув, ослабев, я стоял и с ужасом вслушивался в себя. Сказывалась перегруженность лагеря, и промзона всех работой не обеспечивала.
И еще: пожалуй, только здесь начинаешь понимать настоящую, подлинную цену своим близким, и себе самому, конечно, своей жизни, и многому другому, о чем просто нету времени поразмыслить на воле. Ты неизлечимо болен очень редкой даже на воле болезнью — ты ко всем суешься с добром. Бить их, правда, побоялись — не из-за их буйволиной мощи, а из-за характера, непонятно страшного для начальства, избалованного российским покорством.
Приезд жены с детьми. Знаешь, лежишь на нарах, и плывут на тебя, неотвратимые, как галлюцинации, разных лет и разных масштабов сцены тех обид и горестей, что я тебе причинил.
Кстати, и о страданиях — заранее извиняюсь — тоже мне нечего написать, ибо не было их здесь особо тяжких. Это то же самое, что на стреме или на шухере. От общения уклоняется, не поддерживает разговор, нескрываемо стремится побыть в одиночку с самим собой. Вот, вернула цензура. Гинзбургом, редактором-составителем самиздатского журнала "Синтаксис", сотрудничество.
Активное участие в самиздате. Или это говорит во мне лагерь?
Что-то я спросил у приятеля, он не оглянулся, задумавшись, а сидевший рядом наркоман Муса сказал:. Я их много слышал здесь и в дороге. Он сидел за какую-то драку: то ли он соседа побил, то ли целую семью соседскую — так обычна была его история, стольким давали срок за пьяную стычку, что забылось всеми немедленно все, что он рассказал. Сами они жили семьями, человек по пять в семье, и в каждой был негласно старший, но все семенники друг за друга отвечали, если что случалось.
Вот такая здесь жизнь у мастеров. За нарушение — изолятор. Еще в прошлом веке, стало быть. Жидкий суп без капельки жира мы съедали торопливо и жадно, всего чаще это была уха, только плавали в ней одни скелеты и головы — рыбок отбивали перед варкой, и все мясо сваливалось с них. Он повел их и показал тайник с деньгами. Ты бы видела, как это делается! Убедились теперь сами. А как выглядели в нашем воображении такие звери? Очень мне не хочется тебя волновать, очень больно думать, что от меня, и только от меня — все твои неприятности последних лет. Ты ведь тоже от присутствия чужих замыкаешься, а насколько чужие здесь, ты себе вряд ли представляешь. Ну, оставим это, все равно не объясню, потому что здесь и мне все непонятно. Лагерная метафора, образ "попасть в непонятное" был сейчас удивительно буквален и точен.
Только нас ведь не учили этому. И еще: тут борьба за должности со взятками, интригами и доносами — такая пародия на волю, что хоть плачь. И презрение это поровну относилось к мужику и ко мне, кто спрашивал, потому что я не мог, как видно, сам понять простейшие вещи, а мужик — он позволял с собой такое, потому ведь и мужик он, а не блатной. Наконец ему по секрету шепнул кто-то из тюремных офицеров, что его потому не освобождают, что он безупречно честен и работает прекрасно и безотказно — где они найдут такого же другого? Но неважно. В сумке был стакан, буханка хлеба и банка с солеными грибами. Как мне хочется выпить с тобой, если б ты знала. И еще одного не обещаю: здесь и связного повествования не будет. А все книги мы отошлем обратно. Карфентанил - это сверхкрепкое вещество, из одного грамма которого можно получить миллион доз. Ибо в них не будет приключений. А про гонки я здесь должен добавить, хотя мерзость, из-за которой они меня постигли, было б лучше забыть совсем, но я дал себе тогда же честное слово, что себя накажу разглашением. Нас водили когда там на прогулку, со второго этажа мы шли на первый, а на завитке в пролете лестницы стояла там овчарка на площадке.
Так зареванная она и приходила в свой садик. Голая и неприкрытая корысть — не на золоте основанная, а на табаке! Может, лучше рассказать тебе какую-нибудь воровскую историю?
Потому что только хуже от вмешательства. Он писал всего один экземпляр, а потом его превращали в три или четыре красивым почерком, чтоб офицеры свой доклад могли прочесть, не запинаясь. Это были краткие выжимки из газет, страниц на пять из тетрадки, чтоб читать их по отрядам в четверг, назначенный для политического просвещения. А теперь давай вернемся на нашу зону. Пожилом — это значило, что моих лет, молодые все сидели в камере парни. Дело в том, что, сюда приехав, кинулся Писатель в библиотеку, вожделея, как молодой любовник. Он очень долго это рассказывал как-то ночью, заново свою обиду переживая и немного побаиваясь лагеря, куда, по его письменной просьбе, его теперь направляли, чтоб досиживать полностью свой срок.
Было у нас восемь отрядов кладбище называлось девятым , и очень по-разному вели себя их завхозы, одинаково явно заботясь только о своем будущем. И послушай дальше, пожалуйста, мы пришли с тобой к нижним ступенькам лагерной иерархии.
Причем тут музей? Мухой чтоб летел за книгами! Я ведь очень переменился, дружок. А тот, кого разыскали — Володю, — судили после долгого и бесплодного следствия, но настолько было темное дело и просто глупым казалось бить нищего старика, что сочли это бред старческим, но поскольку и старик сам убил человека, и всем этим явно было что-то темное, дело повернули на хулиганство, и Володе дали три года, меньше никак не получилось, явно пахло чем-то грозным и крупным. Да, так вот потом Ивана этого перевели за что-то в шныри а они, лагерные добровольные полицаи, вечно друг на друга доносы писали, стучали устно и через знакомых подсиживали, если хотели на чье-то место сами попасть , и теперь он прибежал звать Бездельника. Угрожали ножом и пистолетом.
| как купить закладки закладки в юрмала | psilocybe в бахчисарай | Купить наркотики по закладкам в пярну |
|---|---|---|
| 9-5-2013 | 1893 | 5579 |
| 15-2-2009 | 16726 | 17708 |
| 11-4-2005 | 4292 | 2306 |
| 16-3-2014 | 12947 | 1524 |
| 17-12-2016 | 75382 | 96138 |
| 22-7-2021 | 33666 | 85185 |
И режим был гораздо легче в Волоколамске — можно было, например, запросто "подкричать на решку" — перекликнуться со знакомыми через решетку — слышно было камеры через две в сторону или вверх-вниз на этаж. Масти — это все, что делается на зоне: изумительные по отделке выкидные ножи, мундштуки, трубки, браслеты, перстни. Ты пиши мне, ладно? Ты ведь тоже от присутствия чужих замыкаешься, а насколько чужие здесь, ты себе вряд ли представляешь.
Причем здесь я? Я не знаю, как она меня извергнет, просто я уверен в этом. И вообще. Мне другое от тебя надо, говорит Куща.
Чего бы то ни было. Кроме цензора здесь это, кажется, женщина , письма мои читают в оперативной части — если бы ты знала, как это мешает мне писать их тебе! Безупречная честность Мусы резко выделяла его среди кравшего все подряд персонала вольных, и начальство очень им дорожило.
И внезапные, беспричинные — от обострения вдруг чувства неволи. Он с утра отправлялся к магазину с дряхлой сумкой, всем известной в районе. Дело было очень простое. Словно дивное меня ожидало приключение, и я прибыл уже, и вот-вот оно состоится. Так зареванная она и приходила в свой садик. Что им оставалось, как не поверить? Валере сунул я махорку, что-то жалкое и невнятное бормоча, что достал, дескать, что забыл, что вот, пожалуйста, бери и подходи всегда. Вот почему там одни бабы! Было у нас восемь отрядов кладбище называлось девятым , и очень по-разному вели себя их завхозы, одинаково явно заботясь только о своем будущем. А на третий день с утра его вызвали по фене — дернули из камеры, чтобы везти на суд, он ушел, ни с кем не попрощавшись, и почти сейчас же мой сосед и приятель выкрикнул голосом Архимеда:. А теперь давай вернемся на нашу зону. Их нещадно бьют, атасников, если прозевают или предупредят поздно, и не менее сильно бьют, если потревожат зря, а начальство проходило мимо. Ладно, я отвлекаюсь все время. И кошмарно яркая лампа день и ночь горела в крохотной нише, густо побеленной и отсвечивающей поэтому, как рефлектор. И застыв шее в их глазах покорство, и животный затаившийся страх.
И еще: тут борьба за должности со взятками, интригами и доносами — такая пародия на волю, что хоть плачь. Но повадился он ходить к Козлову, когда тот дежурил по ночам. Если все будет в порядке, конечно.
Было так. Но зачем? Да; да, нищий старик, я совсем не оговорился и не ошибся.
Тут Писателю ничего и делать не оставалось, ибо выбор ему предлагался простейший, вековечный, человеку всегда и всюду предстоящий: человеком оставаться или при должности. Тем же самым напильником, что точилась эта коронка, обрабатывается и зуб под нее. Отбирали они опытно, лишь у тех по кому видно было, что жаловаться не посмеет. Пьяный напарник вез тебя, пьяного куда сильней, на вашем тракторе, раздавил стоявший "Запорожец" с мужем и женой, а тебя, когда все это увидел и отрезвел, посадил на свое место. Сам начальник и его зам по режиму, отослав остальных охранников, прошли в открытую им дверь. Причем тут музей?
Были там перечислены пять или шесть женщин, а он, помнится, рассказывал о пожилом соседе. Книги собирали молча, быстро и недоуменно — в воздухе висел страх и непонимание того, что происходит. Но Бездельник не стал садиться, тут был натиск нужен и поспешность. Наш был самым оголтелым псом — думаю, что просто по глупости, коей был наделен очень щедро. Тоже в понедельник это было, когда утром сам себя я поймал с поличным на подло быстром шевелении души, вдруг начавшей реагировать на жизнь по-лагерному. И чем лучше, чем роднее были письма, тем острей были недолгие гонки. Нет, один раз у метро такое было, а второй раз — у подземного перехода через Садовое кольцо, даже помню, куда мы шли. Угрожал, болтал нам что-то о дисциплине и карах, очень хотел к чему-нибудь придраться. Да еще единство с уважительно звучащим названием — блатные, о которых столько рассказывается в тюрьмах. Очень он был нужен им, потому что с кучей интересных людей общался тесно, а Всевидящее Око о них знать хотело поподробней. А, да разве только здесь? Не пускает кто? Тридцать семь копеек на воле — это буханка черного хлеба и пачка дешевых сигарет, это фантастически мало, но кормить на эти деньги можно — в этом я убедился в последующих тюрьмах, где уже не голодал. Он охотно соглашался работать по две смены подряд, если было нужно, и ему обещали условно-досрочное освобождение. Но неважно. Замечательное понятие — гонки — навсегда мне подарила зона. Вот и все. Было это под городом Вяткой в большом, очень раскинувшемся поселке.